Уже примерно месяц я пытаюсь выдавить из себя что-то вразумительное на бумагу о том, что происходит, но в основном получаются лишь обрывочные и банальные фразы. Кажется, поэзия лучше подходит для выражения своих ощущений за последние несколько недель: ни одно чувство не кажется законченным, оформленным, ясным, неизменным. Еще хуже дела обстоят с новостями: они перекрывают друг друга, обнаруживая свою многоликость, изменчивость и манипулятивность. Они, как и поэзия, все чаще апеллируют к смутным, невыраженным чувствам и искажают факты, подбирая бережно слова, натягивая их на нитку взаимопонимания, общественного консенсуса или политического благонравия. Во время войны остается констатировать тот факт, что правда - первая жертва на поле боя. Однако что именно это значит?
Постколониальная борьба
В 2017 году я работала на Документе-14, которая, как известно, была негласно посвящена модной теме постколониальности. В отличие от большинства выставок с подобным политическим посылом, на «Документе» рассматривались не только далекие исторические события, за которые современный Запад должен коллективно испытывать чувство вины, но и современные колониальные реалии - экономические и культурные, на которые как новостные сводки, так и художественные проекты предпочитают закрывать глаза. Однако говоря об Индии глазами индийских художников, Африке – глазами африканских, Европе – глазами всего мира, выставка странным образом обходила все постсоветское пространство, объявляя его невидимой (никем) территорией. Единственный референс, который существовал в отношении этого пространства был историческим: были представлены несколько художников, пострадавших от бесчеловечного советского режима. Казалось, со смертью Советского Союза и по сегодняшний день все эти территории, занимающие 1/6 часть планеты, были поглощены разверзнувшейся черной дырой или, по крайней мере, они не обладают той степенью комплексности взаимоотношений между собой и окружающим их миром, которую можно наблюдать внутри (пост)колониальной оптики по отношению к другим частям света.
Собственно, это и послужило отправной точкой создания онлайн-журнала об искусстве и арт-активизме постсоветских территорий. Начав с три-лингуальности (русский, немецкий, английский), со временем журнал мутировал в по-настоящему интернациональную платформу для левых идей и художников, публикуя статьи, интервью и поэзию на украинском, грузинском, азербайджанском, белорусском и других языках. Моей задачей было объединить территории и дискурсы в их схожести и индивидуальности, не отдавая предпочтения ни одному из языков. Однако довольно скоро после запуска подобный подход обнаружил свои границы.
Еще до запуска проекта я слышала несколько обвинений в свою сторону в попытке колонизировать те или иные территории и художественные дискурсы, рассказывая про них или предоставляя платформу различным деятелям культуры из других стран. В основном претензии и недоверие сводились к моей личной национальности и языку (хотя с большинством моих знакомых я общалась на том языке, который был им удобен), и попытке восстановления СССР как культурной единицы. Подобные обвинения казались мне довольно абсурдными. Моя личная ассоциация с Россией была довольно эфемерной, поскольку к тому моменту я уже более десяти лет жила в Германии и мой повседневный опыт общения осуществлялся на немецком и английском языках.
Я помню, как однажды после короткой публикации о художественном фестивале в Нагорном Карабахе, который был организован на собственные деньги кураторкой из Еревана, мы получили гневное письмо из Азербайджана. Кураторка, которая нам его прислала, много лет жила в Европе, была прекрасно образована, курировала проекты об Азербайджанской культуре по всему миру. За публикацию небольшой заметки о фестивале она разрывала все связи с нами, просила удалить ее статьи и обвиняла в непрофессионализме и невежестве в политических вопросах. Естественно, мы прекрасно знали о существующем конфликте и именно поэтому были предельно осторожны в формулировках и в том, что мы оттуда публиковали, пытаясь не задеть обе стороны. Однако компромисса тут не существовало. В той политике, которую проводило руководство Азербайджана, ей маячил национальный кэнселинг за сотрудничество с нами. Несколько месяцев спустя, когда ежедневные перестрелки на границе переросли в горячий конфликт, который Азербайджан проводил при военной поддержке Турции, мне раскрылась еще одна сторона нашего постсоветского недо-будущего: практически вся художественная сцена как Еревана, так и Баку была настроена воинственно. Из уст художников звучали призывы к убийству мирных жителей на другой стороне. Художники вкупе с кураторами постили фотографии убитых детей и призывали к полному военному уничтожению противника, перебирая все возможные виды казни тех, кто осмеливался произнести «нет войне». Эта война была священна, как впрочем и все предыдущие, и художники - что в олигархической семейной автократии Азербайджана, что в либеральной, руководимой выпускником американских академий президентом Армении - играли одни и те же восторженные ноты в eё националистическом гимне.
Идеологическая интоксикация чувств
То, что конфликты между разными странами существуют, и то, что они склонны перерастать в военные - данность. Однако то, с каким остервенением современные художники принимают в них участие, становясь, конечно, на единственную правильную сторону - сторону оголтелого патриотизма - развитие, как мне кажется, довольно новое. Я могу лишь предположить, каким образом мы пришли к подобному положению дел.
Не секрет, что после развала Советского Союза к власти в большинстве новых государств пришли националистически настроенные партийные элиты. Денационализировав промышленность, земли и строения, они идеологически национализировали население. С одной стороны, это был позитивный процесс: национальный язык стал основным в республиках, появились новые публикации на национальных языках, история стран переписывалась исходя из их территориальной, культурной и исторической перспективы, а не перспективы Советского Союза и его центра - Москвы. Однако позитивный национальный имидж и переоткрытие традиций недостаточны для единения людей в условиях стагнирующей экономики, стремительно уменьшающихся зарплат и безработицы. Формирование врага - как внешнего, как в случае с Арменией в отношении с Азербайджаном и Турцией, так и внутреннего - зачастую является удобным выходом в ситуации увеличивающегося расслоения общества. Однако до определенного момента интеллигенция - художники, теоретики, философы - не была задействована в этом процессе. В середине 2010-х на помощь в деле соблазнения интеллектуалов пришла постколониальная теория. Постколониальная теория четко разграничивает колонизатора и колонизируемого, и такое разделение зачастую в западной историографии имеет смысл. Во-первых, западные страны со времен начала колониализма функционировали как национальные проекты и не предполагали интернационализма и антиимпериалистической борьбы как основу государственной политики. Во-вторых, подчиненные колонии не были территориально соединены с центром империи, за счет чего отчуждение и мифологизация «другого» были культурным следствием экономической политики. Однако в странах бывшего Советского Союза постколониальная теория, задействованная и поддержанная государством и западными НКО, финансировавшими проекты в художественной и культурной сферах, на практике давала возможность выражения национализму под видом анти-империалистического противостояния.
Перенесение западных концептов исторического развития (из стран, которые никогда не были коммунистическими) на не-западные территории (в той части мира, где была долгая попытка построения коммунизма) требуют денег на серьезные исследования, публикации, научные споры и выяснения отношений. В условиях отсутствия финансирования такой науки перенос осуществляется буквально, а концепции упрощаются до слоганов в методичках от НКО. Таким образом, главным колонизатором новых независимых государств стал именно Советский Союз (часто даже не Российская Империя, в которой колониальное, шовинистическое отношение к «малым» народам, входящим в ее состав, было государственной идеологией). Так, колониализм смешивался с коммунизмом и интернационализмом, развенчивая мифы о дружбе народов, не-расизме и антиимпериализме советской власти. Противостояние этой опасной красной заразе виделось в одном: в упрочнении собственного националистического настроя. Быть гордым за свою страну, игнорировать ее внутренние проблемы, предаваться ненависти к тем или иным национальностям, стало восприниматься не как пережиток прошлого, а как противостояние вездесущему «совку». Так, перверсивная версия антиимпериалистической борьбы интеллектуалов за право их страны на самоопределение и независимость подбрасывала масла в огонь межнациональной вражды, причем не только по отношении к бывшему колонизатору, но и в отношении соседей, с которыми были неразрешенные территориальные споры.
Националистический поворот так называемых прогрессивных левых
Нынешняя война переняла все националистические краски тех войн, которые мне удалось наблюдать за время моей работы главным редактором журнала. Она же ставит точку в попытке представления (имагинации) нового политического и культурного сосуществования, построенного на взаимном уважении и принятии гуманистических ценностей искусства. Сегодня искусство хочет войны не меньше чем те, кому она единственно выгодна.
Националистический поворот левых прогрессивных интеллектуалов и художников произошел еще до начала войны в Украине, но именно с началом боевых действий обнаружил себя в полной мере. Называя себя левыми, они не имели представления о том, чего на самом деле хочет рабочий класс и от какого политического развития он выигрывает. Их абсолютная слепота к экономической реальности и приверженность скорее идеологии, чем экономическому развитию, не позволяли им взглянуть на разворачивающуюся ситуацию, не переходя на ультраправую терминологию и лексику. Один мой друг, украинец, который всегда критиковал экономическую и геополитическую политику украинских правительств, резко изменил свою позицию после вторжения. Я могу его понять, война многое меняет. Однако риторика, слова, предложения, которые он выбирает сейчас, не отличаются от тех, что используют корпоративные СМИ. Несомненно, новая ситуация требует нового анализа, однако могут ли устойчивые выражения и лексика, используемые до этого его противниками, помочь нам в этом? Есть ли у левых сегодня собственный словарь и представления об экономическом развитии мира, чтобы отстаивать свою точку зрения и отличаться от правых и либералов?
После российского вторжения я получила несколько писем с текстами, написанными художниками и интеллектуалами. Эти тексты закольцовывали войну и горе повторяющимися словами и утверждениями. Ни один из этих текстов не пытался проанализировать ситуацию с экономической точки зрения, но рассматривал конфликт как результат исторической ненависти русских к украинцам. Почти три года я пыталась создать интернационалистский журнал о постсоветских художниках, художницах и художественных дискурсах, прекрасно осознавая колониальный взгляд западных кураторов на эти территории. Я вкладывала собственные деньги и время, чтобы создать некое сообщество, основанное на разнообразии языков и национальных идентичностей. Сегодня многие из тех, кого я публиковала или с кем работала, призывают к бойкоту деятелей культуры с российскими паспортами, к их абсолютному исключению из европейского художественного дискурса. Ни в одном из своих кошмаров я не могла представить себе подобного развития событий. Сообщества, к которому я стремилась, теперь не существует. Этот переход к националистическому языку в либеральной (лучше назвать ее националистической) левой среде неудивителен, но именно он мешает нам мечтать о единстве вне нации. Пока мы используем бинарную и националистическую риторику (тех бинарностей, которые наводняют наши газеты: демократия/диктатура, свобода/цензура, нации, которыми можно гордиться, против наций, которых нужно стыдиться), мы не сможем встать на защиту левого движения, а будем лишь рупором преступлений и ненависти друг к другу. Искусство, которое с радостью служит идеологии войны, призывая к поставкам оружия и исключению той или иной национальности из культурного контекста, никогда не сможет добиться подлинного освобождения от власти, которая хочет его контролировать.
//
